Николай Чучукалов: «У меня одно пожелание: чтобы не было таких аварий никогда и нигде!»

08 июня 2016

Николая Чучкалова поразили разрушения на ЧАЭС и мертвый город. Висит белье, посуда валяется, игрушки. Переспелый виноград гроздьями. Куры бродят, с ними лиса, пастухом. Ни одного жителя. Только люди в спецодежде и респираторах.

30 лет назад пять работников ГХК приехали в пионерлагерь. Не в «Звёздочку», где вожатые с комбината работали каждое лето, а в «Голубые озёра». Дело было 2 октября 1986 года, лагерь — под Чернобылем. Что это за Чернобыль, знал уже весь мир.

Татьяна Доставалова

— Николай Тимофеевич, как началась ваша чернобыльская история?

— Я работал дозиметристом, и про аварию мы сразу узнали. Понятно было, что без минсредмашевцев не обойтись. Первая группа поехала в июне. Потом вторая. В конце октября — мы: Алексей Захарович Бандурин, Владимир Кириллович Петров, Валерий Евгеньевич Кремезной, мой тезка Николай Тимофеевич Капаций и я. Все с ГРЗ, только я с ГМЗ.

От Киева электричкой до станции Тетерев, потом пешком до пионерлагеря «Голубые озёра». Выдали нам пропуска и послали назад в Тетерев: там жить будете. Пришли, а там — холодные бараки, и автобус до ЧАЭС не ходит. Вернулись в «Голубые озёра», разругались. Нас поселили в лагерь «Солнечный». Холодно было очень. И хорошо, что мы взяли спецодежду, потому что там не сразу выдали. С водой были проблемы. Спрашиваем СЭС: можно пить из фонтанчиков? А они не знают.

—В чем заключалась ваша работа?

— Мы с Бандуриным попали в третий район, в группу дозиметристов. Работали в три смены, без выходных. После работы переодевались, но кабинки были рядом и для чистой одежды, и для рабочей. Умывальников нет, даже руки не помыть. Через посты дозконтроля, где стояли солдаты, пропуск был или пачка «лепестков», или минералка. Мы изучали дезобстановку, потом выдавали индивидуальные дозиметры-«карандаши» «партизанам»: шоферам, сварщикам, механизаторам. Определяли им время работы: пять, десять минут. Потом я снимал и записывал показания дозиметров. Каждый ещё сам в блокнот записывал. Вдруг обманут?

— Обманывали?

— Ругань насчёт доз шла постоянно. Например, один кило под сто, второй худой. У толстого полтора рентгена, у худого — один. Выкручиваться как-то надо. Спрашиваю: кто как стоял? Так? Понятно: толстый худого закрыл, и ему меньше досталось! Уговорил.

Солдат-срочников, которые готовили монтаж крыши, обманули. Вместо обещанного дембеля пе¬ревели дослуживать в другой город.

— Вы ведь тоже на крыше работали?

— В ноябре положили балку — «мамонт». На неё надо класть крышу, блок закрыть. Приказ из бункера, где «шишки» сидели: снять гамма-фон по балке над центральным залом. Попробуй не сделай! Иду. Внизу развал реактора, на дозиметре 50, 100 рентген. Потом вообще зашкал. Ну что, это моя работа.

Новый приказ: привязать под балку мешки для приёма бетона. Собрали три бригады добровольцев. Первая сходила, другие в отказ. Офицера трясет: «Это приказ!» Рабочие ни в какую. А время поджимает. Говорю: «Со мной пойдёте?». «С тобой пойдём!» И пошли. Прибор не включал. Смысл? Едва успели с мешками: бетон пошёл.

Ещё приказ: убрать всё с крыши! А там пучок кабелей, его уже спутник снял. Кинулись искать топор. Нету, хоть зубами грызи. Вечером новый приказ: отставить! Оказалось, чуть датчики не отрубили — температурный, нейтронный, гамма. Ведь так трагедия могла произойти.

— Вторая командировка была легче?

— В 1990 году искали расплавленное топливо по низу аппарата. Я вёл дозконтроль бурильщиков. Поразило, что они, вынув бур из стены, стряхивали его в корыто. Туда текла вода, переливалась и загрязняла помещение. Никто на это внимания не обращал. А дезактивация? Стелют ткань, пропитанную спецраствором. Потом её собирают и замеряют гамма-фон. Растворы меняли, но фон не снижался. Внизу-то расплавленное топливо с бетоном.

— Как в Чернобыле относились к радиации?

— Кто как. На блок нас возил освинцованный «таджик», защита полная. Один шофёр вернулся, на пол упал, и его забило! Психоз натуральный на фоне радиофобии, он ведь даже из автобуса не выходил. Но чаще другое: частные машины загружали железо и увозили, «туристы» приезжали глазеть. В 90-м работали семьями: муж, жена, сын, невестка, думали только про деньги, не про здоровье. Говоришь: не выходи с «таджика», не лазь по объекту. Не понимают! В итоге набирают предельную дозу. Всё, их выводить надо, а они в рев. Ну мы-то тут причём? Ладно, неспециалисты. В лаборатории зачем-то распилили графитовую втулку. Сами облучились, загрязнили воздух, одежду, помещения. А флаг на трубе? Того, кто его повесить приказал, героем сделали. Да по нему тюрьма плачет! Кто вешал, получили по 5-10 рентген. Зачем было гробить людей?

Николай Тимофеевич Чучкалов. Дозиметрист. На ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС командировался от ГХК ГМЗ дважды: со 2 октября по 30 ноября 86-го и с 30 сентября по 31 декабря 1990 года. В 1986-м работал на стройке Саркофага, в 90-м занимался поиском расплавленного топлива по низу аппарата реактора. Всего отработал на 4 блоке пять месяцев. В 1986 году получил 16,8 рентген, в 1990 — 0,7 рентген. Награждён двумя нагрудными знаками за работу на 4 блоке и медалью «За спасение погибавших».

«Сотрудниками Курчатовского института было зафиксировано, что двухметровые опоры, поддерживающие балку — тот самый „мамонт“, по которому мне в 1986 году пришлось ходить с дозиметром, расплавились и уменьшились под воздействием высокой температуры и высокого уровня радиации. Однако Саркофаг это выдержал и, полагаю, ещё долго сможет простоять».

По материалам газеты «Вестник ГХК», г. Железногорск,
№ 7 от 22 апреля 2016 года