К 55-ой годовщине со дня радиационной аварии на ПО «Маяк» в 1957 году

все статьи
662

24 сентября 2012

После атомных бомбардировок Соединенными Штатами Америки Хиросимы 6 августа 1945 года и Нагасаки 9 августа 1945 года в СССР не было более важной задачи, чем создание ядерного оружия.

Во всех документах эту тему стали называть не иначе как «Дело № 1», потому что именно эти бомбардировки городов Японии атомными бомбами принято считать началом «холодной войны». Производственное объединение «Маяк» является первым и крупнейшим в России предприятием, созданным для производства плутония в военных целях, когда создание ядерного оружия в стране являлось исторической необходимостью. История создания этого объединения ведет свой отсчет с 9 апреля 1945 года, когда Правительством СССР было принято постановление о строительстве Комбината № 817 на Южном Урале в 70 км севернее города Челябинска.

19 июня 1948 года на Комбинате № 817 был произведен пуск первого уран-графитового реактора для наработки плутония. В декабре 1948 года начал работать радиохимический завод по выделению и переработке плутония. В феврале 1949 года был произведен первый металлический плутоний. В августе того же года был изготовлен первый ядерный заряд. 29 августа 1949 года на Семипалатинском полигоне в 4 часа утра по Москве, или в 7 часов по местному времени, проведено первое испытание атомной бомбы РДС-1. Именно с этого момента американской монополии на обладание атомной бомбы больше не существовало. А если бы этого не случилось, то, вероятнее всего, через год или два, как планировали США, нам пришлось бы испытать силу этого оружия на себе. Остановить их могло только одно — угроза сокрушительного ответного удара. Но история «приручения» атомной энергии содержит немало драматических моментов. Тогда еще многого не знали и отсутствие необходимого опыта и знаний привели к трагедии и страданиям многих людей.

В 2011 году отмечалась 25-я годовщина крупнейшей техногенной катастрофы XX столетия — аварии на Чернобыльской АЭС. В 2012 году исполняется 55 лет со времени первой крупной радиационной аварии в отечественной атомной индустрии — аварии на производственной площадке химкомбината «Маяк», произошедшей 29 сентября 1957 года, с выбросом радиоактивных веществ в атмосферу. В течение долгого времени об этой аварии в нашей стране ничего не публиковалось. Все содержалось в большой тайне. Факт этого взрыва в СССР впервые подтвердили в 1989 году, вскоре после того, когда страна узнала о Чернобыле. Все работы по ликвидации последствий этой радиационной аварии в условиях высоких радиационных полей проводились силами работающих на этом комбинате людей и военными строителями, а также с последующим привлечением специалистов с других предприятий отрасли.

Евгений Ильич Микерин — ветеран атомной отрасли, лауреат Ленинской и Государственной премий, работавший на ПО «Маяк» с 1951 по 1965 год сначала на заводе 25, затем на строительстве и эксплуатации нового радиохимического завода 35, принимал самое активное участие в ликвидации последствий этой радиационной аварии.

— Это было воскресенье, и первая информация об аварии до нас дошла по телефону где-то около пяти часов вечера, — вспоминает Евгений Ильич.* —  Не сговариваясь, мы приехали на завод кто на чем. Еще светило солнце, но передо мной предстала мрачная картина: полная тишина, еще не до конца рассеялись черные тучи, поднятые при взрыве. По команде строители, монтажники побросали все, что они делали. Солдатам было приказано снять одежду и бежать в сторону центральной дороги, где-то около 800 метров, где стояли их крытые грузовые машины, приспособленные для перевозки людей. Вся дорога от строящегося нового радиохимического завода 35 до центральной дороги была усеяна солдатскими бушлатами, и ботинками. Никто ничего не мог понять, что такое взорвалось. Может быть, это атомный взрыв, который произошел на старом работающем заводе, может это какая диверсия с мощной бомбой, пусть не атомной, но только стало известно, что это радиационная авария. Строящееся здание завода 35 было засыпано радиоактивной пылью и осколками. А действующее здание завода 25 тоже было накрыто пылью, так как оно еще ближе находилось к месту взрыва. Больше того, эта пыль и грязь в основном сразу осела на всей территории промплощадки комбината, а как позже выяснилось на большой территории Челябинской, Свердловской и Курганской областей. На сотни метров от места взрыва валялись крупные радиоактивные осколки, а дальше более мелкие, но не менее радиоактивные. Этой пылью была покрыта вся одежда работающих, поэтому и был приказ всю ее сбросить.

— Что же стало причиной этой аварии?

— Непосредственной причиной явился химический взрыв хранившихся высокоактивных жидких радиоактивных отходов. Взрыв произошел в емкости-хранилище (банке) № 14 (объем 300 кубометров) комплекса С-3 радиохимического завода. По данным заключения о причинах аварии и последующих исследований, взрыв был обусловлен техническими неисправностями и нарушением режима охлаждения емкостей.

Раствор радиоактивных отходов в банке № 14, перестал охлаждаться, затем начал разогреваться от энергии радиоактивного излучения, затем вероятно закипел, жидкость постепенно испарилась и образовался сухой остаток нитратных и ацетатных солей в количестве 80 м3 (около 120 тонн), разогрев сухого осадка продолжался и произошел химический взрыв. На месте взрыва образовалась воронка глубиной до 10 метров и диаметром около 20 метров. Вся эта куча земли вместе с остатками емкости, с бетонными конструкциями поднялась в воздух, она стала распределяться по мере движения воздушных масс в сторону нашего нового завода № 35, и он пострадал больше всех.

Крышка, которая весила 160 тонн, отлетела на 25 метров в сторону нашего завода, но не разбилась. Разорванные листы корпуса емкости были разбросаны на расстоянии до 150 метров. Соседние емкости были сдвинуты, но не повреждены, не разрушены. Полное разрушение стекол зданий наблюдалось на расстоянии до одного километра.

Естественно, наша группа никогда особенно не следила за радиоактивностью на заводе, так как все было нормально. Когда все прибежали, у нас даже не было приборов, чтобы замерить радиоактивность. Но то, что это радиоактивные отходы, стало понятно сразу, как и то, что надо бежать как можно быстрее.

По телефону мы связались со старым заводом, и к нам прислали дозиметристов с приборами, чтобы замерить радиоактивность. Около нашего помещения был фон около 100 мкР/сек, который допускал наше там нахождение. Если строго подходить, тогда норма облучения была 15 рентген в год. Все измерения проходили в микрорентгенах в секунду, 1000 мкР/сек —  это 3,6 Р/час.

Мы переобулись и пошли с приборами вперед на ту самую волну, которая накрыла производственные здания. Мы ушли всего-навсего метров на 40-50, дальше появился уже фон около 500–700 мкР/сек, то есть получать дальше рентгены было бессмысленно. Ясно, что дальше будет еще больше, и вернулись назад. А вот уже на следующий день кому-то надо было понять, что происходит дальше, какой там фон, а я знал, что основную дозу облучения получил на старом заводе еще раньше, много тут не добавится, и пошел туда, где были наши производственные помещения. И я пробрался до конца, до 2000 мкР/сек, то есть до 7 Р/ч. Причем я знал, что внутри здания фон будет даже больше. И замеры там делали, когда говорили: «Беги, замеряй, а потом уходи». Массы людей, сменяя друг друга, делали картограмму по объекту и соответственно по дорогам.

Была образована комиссия. Первая задача комиссии — обеспечить полную секретность происходящего. Не столько сделать разведку, сколько обеспечить секретность, закрыть всю информацию по этому взрыву. Ясно, что это была не просто текущая рядовая авария, это была катастрофа.

Комиссия по предложению дирекции комбината была организована под руководством заместителя главного инженера комбината Семенова Н. А.. При этом договорились с Москвой, ради того, чтобы как можно меньше людей знало об этой аварии, оттуда никого в комиссию не включать. Все, кто мог что-то понять и что-то предпринять, были на комбинате. В министерстве никого не было из тех людей в этом 1957 году, которые могли бы как-то помочь и разработать мероприятия по дальнейшей работе. Ведь это был единственный завод, и единственные реакторы были только здесь. Первый реактор томский начинал работать в 1958 году, и его еще не было. Первый реактор красноярский тоже пускали в 1958 году, и он тоже еще не был. Радиохимические заводы там только вылезали из земли, фундаменты только выполнялись на тех двух комбинатах. Плутоний производился только на одном «Маяке», на четырех атомных реакторах. Они давали продукцию, облучали уран. И все они попали в зону сильного загрязнения.

— Старый завод продолжал работать, когда произошла авария?

— Произошла авария, но все продолжали работать, несмотря на сильнейшее загрязнение. Ничто не было остановлено. И реакторные заводы, и радиохимический завод, и завод по снабжению водой из промышленного озера. Когда собралась комиссия с картограммой этих работающих заводов, выяснилось, что комбинат по уровню радиации надо закрывать. На новом строящемся заводе она была самая высокая. На втором месте — действующий радиохимический завод. Он чуть-чуть остался в стороне от этой волны радиации. Но дальше волна пошла на реакторные заводы, которые были по пути и куда попали более мелкие осколки, аэрозоли и так далее. Фон на этих объектах превышал все допустимые нормы.

В понедельник, на второй день после аварии, было принято решение доложить в Москву о необходимости остановки всего производства и поиска площадки для размещения нового комбината и, возможно, с новым населенным пунктом. Главным образом — производство. Но во вторник на новом заседании комиссии, проанализировав обстановку, все руководители объектов и строящегося завода выступили с предложением самоочиститься, не останавливая работы.

— Это решение было принято без давления сверху?

— Без давления сверху. Нам надо было принять решение об эвакуации населения и прекращении производства. Но до вторника это решение было задержано для передачи в министерство. Сообщили: «Есть загрязнения, ведем разведку, составляем картограмму, доложим во вторник». Во вторник руководство комбината доложило, что загрязненность большая, но допустимая для того, чтобы проводить дезактивационные работы. Комиссия приняла решение продолжать работу на всех объектах и одновременно проводить дезактивацию территории и помещений, зараженных в результате аварии радиоактивными веществами. Вот к этому мы и приступили.

— Единогласно? Вы не спорили по этому поводу?

— Больше всего выступали медики. Они были против такого решения. Они же знали, сколько рентген будет набирать человек при работе на загрязненной территории. Они говорили о том, что надо установить строгий контроль за каждым работающим, не допускать переоблучения, своевременно менять персонал и так далее. Это и ранее было разработано на наших объектах. Аварии-то происходили, но в основном мелкие, и нам так или иначе приходилось ликвидировать загрязненность местного значения, а здесь тяжелейшая авария и труднейшие меры по очистке. Вот так мы и начали работать.

— А какая обстановка была в городе?

— Взрывная волна на город не оказала никакого воздействия, так как прошла от него чуть-чуть правее. Но радиоактивные аэрозоли разносил транспорт, люди, которые уходили со смен немытые, «грязные», даже в своей одежде, переодевшись, они шли по «грязной» территории, ехали в «грязных» автобусах и разносили «грязь» по городу. Город дозиметристы начали мерить той же ночью и очень быстро приняли решение о создании зоны переодевания, о недопущении в город ни одного «грязного» автобуса. Оперативно сделали мойки для автобусов.

— И ваша кураторская группа начала заниматься работами по дезактивации территории?

— Совершенно верно, как и все специалисты завода. Мы разбились на маленькие бригады, и нам придали командиров воинских частей, получивших соответствующее указание, но никакой информации о размерах доз. Они пришли с небольшими подразделениями в виде роты солдат, иногда взвода. Мне достался взвод солдат, которые прибыли уже с техникой —  бульдозерами, поливочными машинами. Технику собрали, откуда только можно, со всех соседних объектов пригнали, расположенных на Урале. Собрали в городе, собрали в областном центре, бросили на очистку: бульдозеры, скреперы, канавокопатели, землечерпалки, подъемные краны.

Начали с того, что быстро отмыли центральную дорогу. Она оказалась достаточно чистой, и по ней можно было ездить, и там нельзя было переоблучиться. Эта центральная дорога доставляла людей на завод, а дальше от центральной дороги все расходились по своим объектам, и каждый чистил свое производство этой техникой, особенно поливочными машинами. Вода у нас была, что здорово облегчило нашу задачу. Разводка воды на действующих объектах всегда была, а на наших объектах она оказалась уже смонтирована и действующая. Мы промыли сначала пути к этим объектам, расчистили все канавы, сгребли все в кучу и зарыли эту «грязную» землю, то есть то, что собрали. Затем мы очистили все дорожные коммуникации, подступы к основному и вспомогательному производству. Дальше по этим дорогам мы шли к основному зданию. Оно было разбито на участки, где работали другие группы.

— Каким образом работала ваша группа?

— Солдаты вместе с командиром шли за мной. Не доходили до здания, но зато располагались в том месте, где можно находиться до 6 часов без серьезного облучения. Дальше определялись группы, которые должны были работать внутри здания, они снабжались шлангами и устройствами для присоединения к воде. Эти группы смывали все в канализацию, которая уже была подключена к тому времени. На объекте было две канализации: специальная, куда попадали малоактивные радиоактивные отходы, и для сравнительно чистых отходов. Сравнительно чистые отходы шли в промышленное озеро, откуда вода подавалась на охлаждение реакторов и на техническое обслуживание других объектов. А малоактивные радиоактивные отходы шли в уже существовавшее в то время озеро Карачай, в котором хранились радиоактивные отходы от первых лет эксплуатации завода «Б». Вот туда мы сгоняли все, что можно. Вот эти первые отмывочные работы, внешние сначала и внутренние потом, помогли нам сразу снизить уровень загрязнений. Пылью все заросло, но смываемой, не успело ничего разрушиться, и мы двигались с этими шлангами, смывая все, — и пыль, и радиоактивность.

Естественно, фон еще был недопустимый для нормальной работы, но, тем не менее, это не рентгены в час, это уже шли рентгены за три-четыре часа работы. Потом и за шесть часов, по мере того как мы проводили промывочные операции. Так делали все, и только своими силами. Туда никто, кроме производственного персонала, не допускался. Солдата же не пустишь в работающий реактор или в здание, где работал реактор, там справлялись своими силами. Когда находили куски с высокой радиацией, к которым подойти нельзя, тут же применялись соответствующие меры. Но было и оборудование, например, только привезенные токарные станки, подготовленные для установки в мастерской. Они как никогда были нам нужны, но отмывать их бесполезно, и мы копали ямы и закапывали станки целиком.

Вот так работали где-то до середины 1958 года. Естественно, ни о каком пуске нового завода не могло быть и речи. Но в середине 1958 года мы уже зачищали остатки, чтобы кто-то случайно не получил большого облучения. А на старом заводе технологический процесс как шел, так и шел, но только в условиях повышенных радиационных полей. А отмывал завод его же персонал, те, кого можно было туда пустить, и кто уже раньше там работал. Это уборщицы и часть персонала, на ком можно было сэкономить, забрать их со своих рабочих мест и направить в эти группы по отмывке помещений. Кроме того, старому заводу было придано небольшое подразделение солдат. Мы получали в день в 1951 году, когда я пришел, один рентген, и это считалось нормой. А если получишь больше одного рентгена, то тебя могли и премии лишить. Неважно, что ты ликвидатор, ты должен еще так организовать работу, чтобы не получить больше чем допустимо.

Первые дни мы вообще работали без кассет, потом у нас была картограмма, и я знал, как пройти. А что делать? У нас тогда «надо» действовало железно. Такое решение было принято всем коллективом всех наших объектов. У нас единственный остался в стороне 20-й завод по приготовлению уже металлического плутония и выпуску ядерных зарядов, которые шли дальше на комплектацию ядерных бомб. Они были в стороне, и они полностью исключены были от заражения. Туда автобус ходил, и немного загрязнения было только по дорогам. Потом быстро все ликвидировали. Ну а дальше и комиссия, и те, кто знает и понимает, взяли на себя ликвидацию, кинулись на город. Вторая задача — не допустить паники в городе. Никакой информации, никуда никакой, только то, что сам собрал, ну и держи ее в своей голове. Вот так мы и работали.

— А как город отмывали?

— Примитивным способом. Везде на входах в магазины стояли ванночки с растворами, которые периодически менялись. Город был промыт городскими службами очень тщательно, все улицы, где надо было соскрести, все соскребли. Отмывали все, и в первую очередь школы и детские сады, во вторую очередь магазины, бани и так далее. И без шума, без гама, без лозунгов, без собраний, без всякого рода паники, мы ни одного загрязненного предприятия, ни у нас, ни в городе не пропустили. Жители знали, что была авария, информация такая прошла, но что обстановка нормальная. А так как на ногах работники завода могли приносить «грязь», мы установили и контроль, и возможность отмывки в помещениях, в банях особенно. Баня работала круглосуточно. Хочешь себя хорошо отдезактивировать, иди в баню.

— А как выполнялись работы по дезактивации окружающих деревень и поселков?

— Разведку по ликвидации загрязнения близлежащих населенных пунктов наши специалисты сделали уже на четвертый день, а к ликвидации последствий загрязнений работники комбината и приданные нам войска приступили уже через неделю. Я не участвовал в этих работах, а работал в комиссии. На седьмой день приступили к ликвидации первых четырех деревень, жить в которых было невозможно по всем нормам, даже производственным. Там жили в основном башкиры и татары. Жили дружно, спокойно, без всяких проблем в своих взаимоотношениях. Но проблемы коснулись тех, кто организовывал эвакуацию населения. Всех жителей надо было собрать, отмыть, переодеть и вывезти, куда они хотят. В основном отселяли их по чистым деревням с обязательством, письменным, конечно, что в такой-то деревне, которую они выбрали, построить дома. Но все это, конечно, в Челябинской области.

Столкнулись с тем, что действительно это страшная картина, когда несколько поколений людей прожили на этой территории, многие поколения родственников там похоронены. Тут двор, тут скотина, тут хозяйство, тут работа — и вдруг надо экстренно подниматься и еще отмываться. Поэтому очень много надо было сказать умных и убедительных слов людям, чтобы провести это расселение, и конечно можно понять, каково было все это выполнять тем, кто этим занимался.

Было ликвидировано 24 деревни, последовательно, по мере распространения радиации. Сразу и окончательно был уничтожен весь скот и все живое, что было в деревнях. Рылись большие рвы, не допускались никакие личные стремления жителей что-то захватить с собой, кроме своих личных вещей, документов.

Было закуплено громадное количество финских домиков для возможного проживания в такой более-менее суровой местности, и таких несколько поселков пристроили к деревням или построили отдельно. Только в этом, 2012 году, закончена ликвидация села Муслюмово. Оно напрямую не попало под «след», но там протекает река Теча, и загрязнение происходит в основном от этой речки, так как туда сбрасывались радиоактивные отходы в первые годы. Тем не менее, надо было бы давно переселить всех. И дальше уже годами организовывалась ликвидация загрязнений, которые так или иначе мешали или препятствовали сельскохозяйственной деятельности. К концу 80-х годов все было отмыто, кроме заповедника площадью19 кв. км, а к началу 90-х годов все загрязненные земли были возвращены в промышленный и сельскохозяйственный оборот.

Таким образом, мы до середины 1958 года продолжали эти дезактивационные работы по очистки территории и помещений, но, уже начиная с теплых дней, запустили рабочих по так называемым допускам, то есть сознательно, в те помещения, которые имели остаточную радиоактивную загрязненность с ограничением времени работы. Пускали на 2-4-6 часов. Это продолжалось еще месяца два-три и привело к тому, что мы с середины 1958 года ввели уже 6-часовой рабочий день и для строителей, и для монтажников.

— Как были наказаны виновники этой аварии?

— Несмотря на тяжелые последствия, и то, что авария произошла по вине персонала из-за небрежной эксплуатации емкостей, все принял на свои плечи директор комбината М. А. Демьянович, которого сняли с работы и послали главным инженером на радиохимический завод на Сибирский химический комбинат, а работники завода, непосредственно отвечавшие за этот участок работ, переведены на другие места с понижением в должности.

Эта авария была секретной до 1989 года. Эта секретность привела к тому, что позволила руководству страны долго не принимать решений по социальной защите пострадавших от аварии на ПО «Маяк». А последствия аварии были значительными. В период с 1957 по 1959 год примерно 30 тысяч работников комбината, строительно-монтажных организаций, военно-строительных частей получили дозу радиационного воздействия более 25 бэр. А на загрязненных территориях получили облучение свыше 260 тыс. человек.

Участникам ликвидации последствий этой аварии был дан статус участника ликвидации радиационных аварий и катастроф наравне с участниками ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Но это спустя много лет. А все эти годы люди, участвующие в этих событиях, не имели права даже рассказывать об этом. Остается только восхищаться не только их мужеством, но и способностью продолжать работать в условиях повышенной радиации, так как они прекрасно знали, что в то время это был единственный завод, обеспечивающий страну оружейным плутонием, а вместе с ним создавали ядерный щит Родины.

 

* Отрывок, в сокращенном варианте,
приводится из книги Елены Козловой
«Евгений Ильич Микерин. Дорога, выбираемая словом „надо“...»,
М.,ИздАТ, 2012 г.